Яблоневая богиня. (с)
Название: Из бездны к тебе воззвал
Автор: deirdra
Пейринг: Сэм/Мэг
Рейтинг: PG
Дисклеймер: по-прежнему бы хотелось
Warning: фактически - deathfic
A/N: написано для Rassda, которая шипперит чудесным образом гетные пейринги канона) По заявке темный прегет и mindfuck)))
+++Жизнь - это много-много часов. Ума можно лишиться, если представить себе всю эту вязкую трясину утекающего времени - секунды, минуты, часы, сутки и прочее.
Она предпочитала календарь - так надёжнее. Память не удерживает, память сопротивляется ("Детка, защитный механизм от перегруза", - говорит Силли и улыбается, ямочка на подбородке и ямочка на щеке, справа, помада смазана за контур губ). Она улыбается в ответ.
- Календарь не врёт.
Например, сегодня - три метки: лекция по истории: как аборигены съели Кука ("И никакого несварения!" - Силли пьёт колу, сигарета докурена до фильтра), сдать книги в библиотеку (подпункт - заклеить две разодранные страницы и стереть похабную картинку - спасибо, Сил!), забрать бельё из прачечной.
Понятно?
Всё просто. Праздники - красные кружки, сиреневые треугольники ("Потому что так веселее" - "Потому что это полный бред!"). Зачёты и коллоквиумы - чёрные квадраты, зелёные восьмёрки ("Полный изврат, дорогуша"). Всё прочее - мелкая шелупень - как ей захочется.
Отмечаешь зачёт - и сдаёшь зачёт. Отмечаешь все эти пати - пиво-пати, гёрл-пати, бой-пати - и отрываешься. И снова машина в сервисе. Отмечаешь следующий выходной - барбекю у родителей: не забыть купить билет, потому что тачка, как всегда, не на ходу. Отмечаешь месячные - все эти лунные, хрен поймёшь их, циклы, потому что контрацепция контрацепцией, а залететь - всегда возможно.
Память расцвечивается красными кругами, сиреневыми треугольниками, чёрными квадратами и зелёными восьмёрками. Отдельно идёт день рождения Силли - золотая звёздочка. Та замечает, тычет пальцем в дату на листке и смеётся - это что, намёк, нет, серьёзно? ты мне стриптиз станцуешь?
Память разноцветная, как тысяча и одно дело, как сто событий сегодня-завтра-послезавтра. И всегда есть возможность придумать что-то новое. Главное - отметить вовремя. Не забыть.
Календарь не помогает: что-то случается вне цветного расписания, всё смазывается, обесцвеченное и ломкое. Она не отмечает тот день - ни чёрным маркером, ни серым грифелем, никак - когда становится немного не собой - нет таких цветов, чтобы это выделить. Когда тебя словно двое в твоём теле, когда тебе тесно и жутко, и тебя всё меньше, и тебе дышать нечем - когда запирают и обрекают только смотреть. Отныне - с этого дня - только смотреть.
Ничего внешне не меняется для Мэг Мастерс, Андоверр, Массачусетс. Она посещает лекции, пьёт пиво, пьёт кофе - чаще, чем пиво всё-таки, курит тонкие и ментоловые сигареты, любит мятный освежитель для рта. Только забивает на календарь - день, два, неделю. Силли смотрит и не верит, не просит дать поносить ту офигенную кофту с обалденным декольте, не ворует чипсы прямо из пачки и старается не оставаться ночевать.
Мэг швыряет книги, сдёргивает одежду с плечиков вешалок, не смотрит дневное тв - да и ночное тоже. Не ест чипсы, ненавидит свою причёску. А потом - день как день, самый обычный - она уходит: сумка на плече, короткие крашеные волосы, наушники плеера болтаются на шее и три сигареты в мятой пачке. Маловато, но эта скудность до первого автостопа.
Календарь нем, пуст и бесцветен. Он остаётся в комнате за приоткрытой дверью.
Страна - тоже не хуже, её тоже можно раскрасить и отметить - незабываемо. Мэг смотрит - своими-не своими глазами, дышит - своими-не своими лёгкими, жуёт ту дрянь, которую никогда бы не стала есть. Всё своё, всё моё - думает она (она?) - и не моё. Теснота становится тёмной, гулкой и душной. Пока оболочка Мэг ходит, улыбается байкерам в мелких, темноватых и прокуренных барах, пока тьма заполняет её, натягивая тело, как перчатку на ладонь, Мэг засыпает, теряет себя.
Она не отмечает тот день, когда впервые бьёт человека ножом. Только ещё теснее и ещё меньше воздуха - может, потому что это не впервые. Выпад руки не остановить, глаза не закрыть. Память путается в отсутствии граф с цифрами и цветными пунктирами текущего дня. Удар был в грудь, и это была женщина в возрасте, со смешной причёской, волосы, как у матери Мэг, не цвет, а длина, и ещё - она поджимается, всё затекло, память выуживается, как чётки, бусина за бусинкой - и ещё эта взъерошенная чёлка. Нож скользнул по рёбрам, и это неудобно - пришлось бить снова. Мэг закусывает губу, когда кровь брызжет в лицо - Мэг внутри тошнит от тёплого, солоноватого вкуса. Она снова замирает и отключается - тьма и ничего. Только чувствует перед тем, как провалиться в это ничего - как булькает внутри неё самой чужой смех, густой, тёплый и тёмный, как кровь.
Всё самое страшное только начинается.
Когда Сэм Винчестер касается её плеча - она уже знает его имя. Она часто слышала о нём - из глубины наполненной кровью чаши - и не хотела его узнавать: зачем, - думает она, стараясь не соприкасаться с холодным и скользким, обосновавшемся в ней, - зачем смотреть, если всё для него будет, как и для всех прочих? Но он другой, не такой, он высокий и неуклюжий, в поношенных вещах. И он стесняется её - ту её, какой она видит себя, когда дозволено, когда не спит внутри - в мутных зеркалах мотельных ванн, хромированных ручках машин, зеркальных дверях магазинов, тёмной, густой крови, маслянисто поблёскивающей в чаше.
Он смотрит на её волосы - короткие и светлые, смотрит на её шею и медальоны, смотрит в глаза - и впервые есть какой-то цвет отзыва. Он видит её и хмурится, и тепло улыбается. Он замечает сразу все мелочи в её облике: и рост, и одежду, и украшения, и выговор восточного побережья. Она оставляет его на пустом шоссе - растерянного и одинокого. Этот день падает звонким золотом в опустевшую копилку: жадничая, задыхаясь, съёживаясь в тёмном и тесном, она снова и снова вспоминает его, как раскосые глаза и негромкий, спокойный голос.
Оболочка руками Мэг бьёт ножом по шее чужого человека - резкий удар, кожа расползается, вспарываясь в одну секунду, и хлещет из узкой раны кровь. Это удобнее, чем целиться в сердце, выискивая его среди частой мешанины рёбер. Чужая тьма погружает её пальцы в кровавую жижу и мешает - три оборота против часовой стрелки. Теперь весь путь Мэг по разноцветной стране - дни и недели несуществующего, забытого календаря - красный, тёплый и солёный.
В комнате перед кассами Сэм - самый высокий. Дылда, - сказала бы Силли. Презрительно так бы сказала, а сама бы засмотрелась. Мэг понимает, почему: он не такой, как все. Он здесь и не здесь, он хочет верить и не верит, и это так открыто, так заметно, что тьма расслабляется на какой-то миг - один тик секундной стрелки, может, два - и Мэг жадно тянется к нему, к Сэму, чтобы сказать: помоги мне. скажи, что понимаешь меня. Тёмные верткие щупальца душат её, выглянувшую, осмелевшую. Последнее, что она видит - как Сэм улыбается: он отводит глаза, они грустные, и улыбка - тоже. Последнее, о чём жалеет она - что никто не улыбается вот так, думая о ней, как улыбается Сэм, думая о своём брате.
Она курит, глядя в тёмное, пасмурное небо. Нет, - думает она (которая не она), - всё одна хрень - что здесь, что там, везде слепо и немо, тупь, и никто никому не нужен. Иногда - Мэг тихонько расправляется, давно уже привыкла в темноте - иногда она даже жалеет ту тень, которой наполнена столько дней. Она отбрасывает окурок в урну, вытирает уголок рта. Пальцы у самых ногтей пахнут кровью, чуть заметно, но неизменно.
У Сэма следы когтей через левую щёку, кровь запеклась сгустками, но теперь этим запахом её не испугать, привыкла. Глаз у него подбит и уже затекает, голова запрокинута, горло так уязвимо, что Мэг трясёт от жадности той, второй её - впиться бы сюда зубами, терзать и рвать, мучать, добраться до костей, слизывать кровь. Она так давно не касалась кого-то, вот так, как раньше, по-человечески - сейчас тьма позволяет это прикосновение, и Мэг чувствует всё сразу - и кожу, и кровь, и тепло, и мягкие волосы на виске. Так много и так близко, что её оглушает это обилие. Свет полосатый: тень и свет, и Тени ждут, притаившись, невидимые, и не вспомнить уже, какой сегодня день - какой? - орёт она себе - пока летит в провал между окном и мокрым, грязным асфальтом. Вкус Сэма, вкус его крови и кожи - на губах, когда она впервые умирает. Ломается изнутри, как негодная, оставленная кукла. Сэм смотрит в окно - неясное, размытое, бледное пятно лица. За его плечом Дин. Но она уже не видит. Сегодня - ночь.
Может, потому что у Сэма тоже ямочки на щеках (когда он улыбается). Может, потому что Сэм дважды бросил её (второй раз, конечно, не он, но сути не меняет). Может, потому что из кровавого зеркала ей - скользкой и липкой тьме внутри - орали последнее время постоянно и настойчиво: нужен Сэм Винчестер, нужен он, ищи и найди! Может, ещё почему, но впервые её мысли и цели этой твари, что внутри неё, совпадают. Она идёт вдоль дороги, сигналит, едет автостопом, покупает автобусный билет, добирается пешком. Позвоночник переломан местах в трёх, как минимум, и Мэг уже не мучается мыслью: как такое возможно? Визит к травматологу тоже не входит в планы на ближайшую неделю. Тьме плевать на её тело, переломанное, избитое, тонкое, как тростинка. Мэг думает только об одном: сколько дней или часов осталось до того, как всё это прекратится. Она думает о себе, смотрит на очередного озабоченного урода слева, крутящего баранку разбитой, грязной тачки, скабрезно улыбающегося ей, и знает, что он будет ещё некоторое время улыбаться после быстрого чирка лезвием по морщинистому горлу. И ей не жаль. Ей не страшно. Ей уже никого не жаль, потому что никто не пожалел её.
Она получает пулю - новое незаживающее, мучительное для её тела - и время бежит ещё стремительнее: Джон Винчестер, Дин Винчестер, кольт. Сэм Винчестер! - звучит в голове, - ты слышишь: Сэм Винчестер.
Она только прикрывает глаза - на одно дыхание своих лёгких - чтобы не видеть, как утекают дни без счёта, без красок, все одинаково-багровые и землисто-серые. И слышит одно имя, всю дорогу от Чикаго, штат Иллинойс: Сэм Винчестер. Каждый день календаря теперь назван одинаково - Сэм Винчестер.
В круге, очертившем пятиконечную звезду, она хочет, чтобы с ней говорил Сэм. Она шла столько дней - сколько?, сколько? - думает она, сбиваясь на каждом слове - а в итоге на неё орёт Дин, его ярость и ненависть были бы приятны, да только не нужен он ей совсем. Голос Сэма еле слышен, неразборчив, он стоит за спиной, а рядом и напротив, лицом к лицу - Дин. Она смотрит на него, тварь разрешает ей смотреть - и ненавидит его так сильно, сколько ненависти ещё может умещаться, удерживаться в её парализованной душе.
- Я переломаю тебе все кости, - говорит она ему - она, Мэг, а не тварь внутри - за всю ту боль, что ей причинили.
Голос Сэма громче, он читает, торопясь, не думая о том, что каждое неправильно произнесённое - грубо, не с теми ударениями - слово бьёт по ней, выворачивает её.
- Он просил, молил дать увидеть ему своих мальчиков, когда я перерезала его горло!
Тьма отлипает, отдирается от неё, и это больно-больно-больно, больнее и дольше всех часов боли до этого - как будто её распарывают изнутри, как будто чиркают лезвием по каждому нерву, каждой мышце.
Голос Сэма несёт смерть. Рисунок над головой, как золотая звёздочка напротив окончательной даты: сегодня Мэг Мастерс умрёт. Счёт возвращается, как и память, как и ощущение изуродованного, неживого тела.
- Целый год, - говорит она, слизывая собственную - наконец-то - кровь.
Без ненависти внутри пусто и слишком много места. То ли душа усохла, то ли отвыкла быть одна хозяйкой своему телу: уже не распрямится.
Лицо Сэма - совсем близко, и он держит её. Он понимает, он чувствует мою боль, - думает она. И календарь не врёт, когда она говорит: спасибо - своему последнему человеку своего последнего дня.
Автор: deirdra
Пейринг: Сэм/Мэг
Рейтинг: PG
Дисклеймер: по-прежнему бы хотелось
Warning: фактически - deathfic
A/N: написано для Rassda, которая шипперит чудесным образом гетные пейринги канона) По заявке темный прегет и mindfuck)))
+++Жизнь - это много-много часов. Ума можно лишиться, если представить себе всю эту вязкую трясину утекающего времени - секунды, минуты, часы, сутки и прочее.
Она предпочитала календарь - так надёжнее. Память не удерживает, память сопротивляется ("Детка, защитный механизм от перегруза", - говорит Силли и улыбается, ямочка на подбородке и ямочка на щеке, справа, помада смазана за контур губ). Она улыбается в ответ.
- Календарь не врёт.
Например, сегодня - три метки: лекция по истории: как аборигены съели Кука ("И никакого несварения!" - Силли пьёт колу, сигарета докурена до фильтра), сдать книги в библиотеку (подпункт - заклеить две разодранные страницы и стереть похабную картинку - спасибо, Сил!), забрать бельё из прачечной.
Понятно?
Всё просто. Праздники - красные кружки, сиреневые треугольники ("Потому что так веселее" - "Потому что это полный бред!"). Зачёты и коллоквиумы - чёрные квадраты, зелёные восьмёрки ("Полный изврат, дорогуша"). Всё прочее - мелкая шелупень - как ей захочется.
Отмечаешь зачёт - и сдаёшь зачёт. Отмечаешь все эти пати - пиво-пати, гёрл-пати, бой-пати - и отрываешься. И снова машина в сервисе. Отмечаешь следующий выходной - барбекю у родителей: не забыть купить билет, потому что тачка, как всегда, не на ходу. Отмечаешь месячные - все эти лунные, хрен поймёшь их, циклы, потому что контрацепция контрацепцией, а залететь - всегда возможно.
Память расцвечивается красными кругами, сиреневыми треугольниками, чёрными квадратами и зелёными восьмёрками. Отдельно идёт день рождения Силли - золотая звёздочка. Та замечает, тычет пальцем в дату на листке и смеётся - это что, намёк, нет, серьёзно? ты мне стриптиз станцуешь?
Память разноцветная, как тысяча и одно дело, как сто событий сегодня-завтра-послезавтра. И всегда есть возможность придумать что-то новое. Главное - отметить вовремя. Не забыть.
Календарь не помогает: что-то случается вне цветного расписания, всё смазывается, обесцвеченное и ломкое. Она не отмечает тот день - ни чёрным маркером, ни серым грифелем, никак - когда становится немного не собой - нет таких цветов, чтобы это выделить. Когда тебя словно двое в твоём теле, когда тебе тесно и жутко, и тебя всё меньше, и тебе дышать нечем - когда запирают и обрекают только смотреть. Отныне - с этого дня - только смотреть.
Ничего внешне не меняется для Мэг Мастерс, Андоверр, Массачусетс. Она посещает лекции, пьёт пиво, пьёт кофе - чаще, чем пиво всё-таки, курит тонкие и ментоловые сигареты, любит мятный освежитель для рта. Только забивает на календарь - день, два, неделю. Силли смотрит и не верит, не просит дать поносить ту офигенную кофту с обалденным декольте, не ворует чипсы прямо из пачки и старается не оставаться ночевать.
Мэг швыряет книги, сдёргивает одежду с плечиков вешалок, не смотрит дневное тв - да и ночное тоже. Не ест чипсы, ненавидит свою причёску. А потом - день как день, самый обычный - она уходит: сумка на плече, короткие крашеные волосы, наушники плеера болтаются на шее и три сигареты в мятой пачке. Маловато, но эта скудность до первого автостопа.
Календарь нем, пуст и бесцветен. Он остаётся в комнате за приоткрытой дверью.
Страна - тоже не хуже, её тоже можно раскрасить и отметить - незабываемо. Мэг смотрит - своими-не своими глазами, дышит - своими-не своими лёгкими, жуёт ту дрянь, которую никогда бы не стала есть. Всё своё, всё моё - думает она (она?) - и не моё. Теснота становится тёмной, гулкой и душной. Пока оболочка Мэг ходит, улыбается байкерам в мелких, темноватых и прокуренных барах, пока тьма заполняет её, натягивая тело, как перчатку на ладонь, Мэг засыпает, теряет себя.
Она не отмечает тот день, когда впервые бьёт человека ножом. Только ещё теснее и ещё меньше воздуха - может, потому что это не впервые. Выпад руки не остановить, глаза не закрыть. Память путается в отсутствии граф с цифрами и цветными пунктирами текущего дня. Удар был в грудь, и это была женщина в возрасте, со смешной причёской, волосы, как у матери Мэг, не цвет, а длина, и ещё - она поджимается, всё затекло, память выуживается, как чётки, бусина за бусинкой - и ещё эта взъерошенная чёлка. Нож скользнул по рёбрам, и это неудобно - пришлось бить снова. Мэг закусывает губу, когда кровь брызжет в лицо - Мэг внутри тошнит от тёплого, солоноватого вкуса. Она снова замирает и отключается - тьма и ничего. Только чувствует перед тем, как провалиться в это ничего - как булькает внутри неё самой чужой смех, густой, тёплый и тёмный, как кровь.
Всё самое страшное только начинается.
Когда Сэм Винчестер касается её плеча - она уже знает его имя. Она часто слышала о нём - из глубины наполненной кровью чаши - и не хотела его узнавать: зачем, - думает она, стараясь не соприкасаться с холодным и скользким, обосновавшемся в ней, - зачем смотреть, если всё для него будет, как и для всех прочих? Но он другой, не такой, он высокий и неуклюжий, в поношенных вещах. И он стесняется её - ту её, какой она видит себя, когда дозволено, когда не спит внутри - в мутных зеркалах мотельных ванн, хромированных ручках машин, зеркальных дверях магазинов, тёмной, густой крови, маслянисто поблёскивающей в чаше.
Он смотрит на её волосы - короткие и светлые, смотрит на её шею и медальоны, смотрит в глаза - и впервые есть какой-то цвет отзыва. Он видит её и хмурится, и тепло улыбается. Он замечает сразу все мелочи в её облике: и рост, и одежду, и украшения, и выговор восточного побережья. Она оставляет его на пустом шоссе - растерянного и одинокого. Этот день падает звонким золотом в опустевшую копилку: жадничая, задыхаясь, съёживаясь в тёмном и тесном, она снова и снова вспоминает его, как раскосые глаза и негромкий, спокойный голос.
Оболочка руками Мэг бьёт ножом по шее чужого человека - резкий удар, кожа расползается, вспарываясь в одну секунду, и хлещет из узкой раны кровь. Это удобнее, чем целиться в сердце, выискивая его среди частой мешанины рёбер. Чужая тьма погружает её пальцы в кровавую жижу и мешает - три оборота против часовой стрелки. Теперь весь путь Мэг по разноцветной стране - дни и недели несуществующего, забытого календаря - красный, тёплый и солёный.
В комнате перед кассами Сэм - самый высокий. Дылда, - сказала бы Силли. Презрительно так бы сказала, а сама бы засмотрелась. Мэг понимает, почему: он не такой, как все. Он здесь и не здесь, он хочет верить и не верит, и это так открыто, так заметно, что тьма расслабляется на какой-то миг - один тик секундной стрелки, может, два - и Мэг жадно тянется к нему, к Сэму, чтобы сказать: помоги мне. скажи, что понимаешь меня. Тёмные верткие щупальца душат её, выглянувшую, осмелевшую. Последнее, что она видит - как Сэм улыбается: он отводит глаза, они грустные, и улыбка - тоже. Последнее, о чём жалеет она - что никто не улыбается вот так, думая о ней, как улыбается Сэм, думая о своём брате.
Она курит, глядя в тёмное, пасмурное небо. Нет, - думает она (которая не она), - всё одна хрень - что здесь, что там, везде слепо и немо, тупь, и никто никому не нужен. Иногда - Мэг тихонько расправляется, давно уже привыкла в темноте - иногда она даже жалеет ту тень, которой наполнена столько дней. Она отбрасывает окурок в урну, вытирает уголок рта. Пальцы у самых ногтей пахнут кровью, чуть заметно, но неизменно.
У Сэма следы когтей через левую щёку, кровь запеклась сгустками, но теперь этим запахом её не испугать, привыкла. Глаз у него подбит и уже затекает, голова запрокинута, горло так уязвимо, что Мэг трясёт от жадности той, второй её - впиться бы сюда зубами, терзать и рвать, мучать, добраться до костей, слизывать кровь. Она так давно не касалась кого-то, вот так, как раньше, по-человечески - сейчас тьма позволяет это прикосновение, и Мэг чувствует всё сразу - и кожу, и кровь, и тепло, и мягкие волосы на виске. Так много и так близко, что её оглушает это обилие. Свет полосатый: тень и свет, и Тени ждут, притаившись, невидимые, и не вспомнить уже, какой сегодня день - какой? - орёт она себе - пока летит в провал между окном и мокрым, грязным асфальтом. Вкус Сэма, вкус его крови и кожи - на губах, когда она впервые умирает. Ломается изнутри, как негодная, оставленная кукла. Сэм смотрит в окно - неясное, размытое, бледное пятно лица. За его плечом Дин. Но она уже не видит. Сегодня - ночь.
Может, потому что у Сэма тоже ямочки на щеках (когда он улыбается). Может, потому что Сэм дважды бросил её (второй раз, конечно, не он, но сути не меняет). Может, потому что из кровавого зеркала ей - скользкой и липкой тьме внутри - орали последнее время постоянно и настойчиво: нужен Сэм Винчестер, нужен он, ищи и найди! Может, ещё почему, но впервые её мысли и цели этой твари, что внутри неё, совпадают. Она идёт вдоль дороги, сигналит, едет автостопом, покупает автобусный билет, добирается пешком. Позвоночник переломан местах в трёх, как минимум, и Мэг уже не мучается мыслью: как такое возможно? Визит к травматологу тоже не входит в планы на ближайшую неделю. Тьме плевать на её тело, переломанное, избитое, тонкое, как тростинка. Мэг думает только об одном: сколько дней или часов осталось до того, как всё это прекратится. Она думает о себе, смотрит на очередного озабоченного урода слева, крутящего баранку разбитой, грязной тачки, скабрезно улыбающегося ей, и знает, что он будет ещё некоторое время улыбаться после быстрого чирка лезвием по морщинистому горлу. И ей не жаль. Ей не страшно. Ей уже никого не жаль, потому что никто не пожалел её.
Она получает пулю - новое незаживающее, мучительное для её тела - и время бежит ещё стремительнее: Джон Винчестер, Дин Винчестер, кольт. Сэм Винчестер! - звучит в голове, - ты слышишь: Сэм Винчестер.
Она только прикрывает глаза - на одно дыхание своих лёгких - чтобы не видеть, как утекают дни без счёта, без красок, все одинаково-багровые и землисто-серые. И слышит одно имя, всю дорогу от Чикаго, штат Иллинойс: Сэм Винчестер. Каждый день календаря теперь назван одинаково - Сэм Винчестер.
В круге, очертившем пятиконечную звезду, она хочет, чтобы с ней говорил Сэм. Она шла столько дней - сколько?, сколько? - думает она, сбиваясь на каждом слове - а в итоге на неё орёт Дин, его ярость и ненависть были бы приятны, да только не нужен он ей совсем. Голос Сэма еле слышен, неразборчив, он стоит за спиной, а рядом и напротив, лицом к лицу - Дин. Она смотрит на него, тварь разрешает ей смотреть - и ненавидит его так сильно, сколько ненависти ещё может умещаться, удерживаться в её парализованной душе.
- Я переломаю тебе все кости, - говорит она ему - она, Мэг, а не тварь внутри - за всю ту боль, что ей причинили.
Голос Сэма громче, он читает, торопясь, не думая о том, что каждое неправильно произнесённое - грубо, не с теми ударениями - слово бьёт по ней, выворачивает её.
- Он просил, молил дать увидеть ему своих мальчиков, когда я перерезала его горло!
Тьма отлипает, отдирается от неё, и это больно-больно-больно, больнее и дольше всех часов боли до этого - как будто её распарывают изнутри, как будто чиркают лезвием по каждому нерву, каждой мышце.
Голос Сэма несёт смерть. Рисунок над головой, как золотая звёздочка напротив окончательной даты: сегодня Мэг Мастерс умрёт. Счёт возвращается, как и память, как и ощущение изуродованного, неживого тела.
- Целый год, - говорит она, слизывая собственную - наконец-то - кровь.
Без ненависти внутри пусто и слишком много места. То ли душа усохла, то ли отвыкла быть одна хозяйкой своему телу: уже не распрямится.
Лицо Сэма - совсем близко, и он держит её. Он понимает, он чувствует мою боль, - думает она. И календарь не врёт, когда она говорит: спасибо - своему последнему человеку своего последнего дня.
-
-
15.06.2009 в 11:24Вторая - не буду читать, положу под стекло и буду любоваться издали )
Третья - после прочтения - почти стиш. Совсем не мое, но очень здорово, и рифма с цветами, и Мэг-человек - немного-нечеловек- почти-не- Мэг и она с Сэмом - очень здорово
Счастливо,
-
-
14.10.2009 в 11:16Здорово подмечено, что иногда простые, путь и тяжелые, человеческие чувства позволяют продираться даже сквозь самых злобных демонов...
Спасибо.